«Извини, Модя, я нисколько не жалею, что не буду писать «Пиковой дамы». Такой сюжет меня не затрагивает. Я мог бы его кое-как написать». Это письмо Петр Ильич Чайковский отправил своему брату Модесту 28 марта 1888 года.
Модест Чайковский уже давно работал над оперным либретто по повести Пушкина. Предполагалось, что музыку будет писать композитор Н. Кленовский. Дирекция императорских театров хотела поставить блестящий спектакль, пышно и богато оформленный. Для этого даже действие предполагалось перенести из XIX века, как было у Пушкина, в XVIII, екатерининский…
Но дело почему-то расстроилось.
Всеволожский, директор императорских театров, предложил Петру Ильичу написать оперу по либретто брата. Композитор отказался. Сюжет не привлекал его: герой, одержимый одной лишь страстью — к обогащению, не мог вызвать его симпатий. А как же без этого писать музыку?
Прошло полтора года, и стало известно, что Чайковский едет на зиму в Италию, во Флоренцию, где собирается всецело посвятить себя работе над «Пиковой дамой».
Что же случилось? Почему композитор переменил свое мнение о сюжете?
Уступая настояниям брата, Петр Ильич снова и снова перечитывал «Пиковую даму», затем познакомился с планом либретто и тут-то, неожиданно для самого себя, так увлекся, что ему захотелось скорее сесть писать. Либретто отличалось по содержанию от пушкинской повести. Герман в нем — не расчетливый человек, готовый на все ради денег. Он охвачен страстной любовью к девушке-аристократке. Но она богата, знатна, принадлежит к кругу, к которому ему нет доступа. Услышанный случайно анекдот о трех картах западает в его сознание: вот возможность разбогатеть, а значит — приблизиться к любимой. Лишь постепенно мысли о богатстве, о грудах золота, что лежат в игорном доме, вытесняют образ Лизы из его помутившегося рассудка. Лиза — не бедная родственница, полуприживалка-полукомпаньонка, а внучка и единственная наследница старой графини.

Итак, Чайковский ехал во Флоренцию. Ему предстояла напряженная работа, и он хотел на это время поселиться в более теплом климате, а кроме того, — вдали от знакомых, чтобы никто не отвлекал его.
«…Сегодня утром приехали. Дорога была очень удобна, все время одни, но я продолжал невыносимо тосковать. Италия, Флоренция, все это не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Посмотрю, что выйдет, когда завтра примусь за работу. Если работа не пойдет, то вернусь в Россию. Не могу жить вне России…» Это из письма Модесту от 30 января 1890 года. А следующее было отправлено 4 февраля: «Я устроился очень хорошо. Квартира моя удобна и симпатична. Окна выходят на набережную, и между тремя и пятью часами очень весело смотреть на проезжающие экипажи. Я принялся сразу усердно работать и уже сравнительно много сделал. Если так все пойдет дальше, то скоро придется просить тебя присылать дальнейшие действия…»
Либретто еще не было закончено, и, уезжая, Чайковский вез с собой лишь первые две картины — первое действие оперы.
Следующие картины Модест Ильич посылал брату сразу, едва успевал закончить. Конечно, расстояние, их разделявшее, затрудняло работу, но братья хорошо понимали друг друга. Помогала и оживленная переписка. Не реже раза в неделю получал Модест письмо, в котором Петр Ильич подробно сообщал о том, как продвигается сочинение, писал, что требуется для следующей картины, какие доделки нужны в ранее написанных. В письме от 3 марта Модест Ильич прочел: «Оперу кончил три часа тому назад».

Сорок четыре дня прошло с тех пор, как были записаны первые такты «Пиковой дамы». И вот, просто не верится, что так скоро… Модест продолжал читать: «Сегодня написал brindisi /застольная песня/(задуманное прежде) и  докончил интродукцию. Самый же конец оперы я сочинял вчера перед обедом, и когда дошел до смерти Германа и заключительного хора, то мне до того стало жаль Германа, что я вдруг начал сильно плакать. Потом я сообразил почему.
Оказывается, Герман не был для меня только предлогом писать ту или иную музыку, а все время настоящим живым человеком, притом очень мне симпатичным. Теперь я думаю, что, вероятно, то теплое и живое отношение к герою оперы отразилось на музыке благоприятно. Вообще мне в эту минуту кажется, что «Пиковая |дама» — опера хоть куда. Увидим, что будет потом».
В начале мая Чайковский вернулся в Россию. Он привез с собой законченный клавир «Пиковой дамы». В Мариинском театре начали готовить спектакль. На 7 декабря 1890 года была назначена премьера.
Огромный зрительный зал театра переполнен. Многие, очень многие стремятся услышать новую оперу Чайковского. Говорят, она написана в необычайно короткий срок — за полтора месяца или что-то в этом роде. Говорят также, что сам композитор доволен своим произведением, а дирекция затратила на постановку массу денег, чтобы создать небывало пышное зрелище. И состав исполнителей великолепный: Герман — сам знаменитый Фигнер, Лиза — Медея, его жена, тоже прекрасная актриса, графиня — Славина. Дирижирует спектаклем, разумеется, сам Направник, маг и чародей, сделавший из Мариинского театра первую оперную сцену мира.

Первые звуки интродукции показались странными. Они создавали атмосферу настороженности, ожидания. Это — тема трех карт, которые выигрывают наверняка… Внезапно в завороженное звучание вторгаются нервно пульсирующие аккорды, на их фоне многократно интонируется короткий мотив. Безжизненный и зловещий, он характеризует старуху графиню, знающую тайну трех карт. Третий образ интродукции — взволнованная, смятенная, полная боли и вместе с тем порыва к счастью, свету тема любви Германа.
Поднимается занавес. На сцене — Летний сад. Нянюшки и гувернантки гуляют с детьми. Мальчики играют в солдат. Безмятежно, светло, а порою трогательно звучит музыка. Гуляющие расходятся. Появляются игроки — Чекалинский и Сурин, за ними Герман с Томским. Печален, полон боли рассказ Германа «Я имени ее не знаю». Это ариозо и дальнейшая сцена — характеристика человека, глубоко и сильно чувствующего, неуравновешенного, способного на безумный порыв.
Входит князь Елецкий. Он сообщает приятелям о своей помолвке. Удивителен дуэт Германа и Елецкого. Каждый из них выражает чувства, его обуревающие: Елецкий счастлив, Герман в отчаянии. И местами почти одинаковые мелодии приобретают совершенно различный характер: у Елецкого спокойный, сдержанный, плавный, у Германа — судорожный…
Появляется графиня в сопровождении невесты князя. Герман узнает в ней свою любимую. Графиня и Лиза пугаются, увидев незнакомца, которого с некоторых пор встречают повсюду. Возникает квинтет — ансамбль пяти солистов. В нем выражены недобрые предчувствия, смятение, охватившие Лизу, графиню, Германа, Елецкого и даже весельчака и кутилу Томского.
Графиня и Лиза уходят вместе с Елецким, а Томский рассказывает оставшимся анекдот о том, как графиня когда-то узнала тайну трех выигрышных карт. В его балладе слышится музыка начала интродукции, сплетаются важнейшие лейтмотивы оперы: грозная тема старухи и неузнаваемо измененная тема Германа из ариозо, словно предвещающая, что его любовь к Лизе превратится в стремление узнать три роковые карты.
Рассказ пробудил в Германе безумную надежду: узнав тайну, он разбогатеет и станет равным Лизе! Гроза, разразившаяся над Петербургом, сродни грозе в его душе.

Вторая картина. В комнате Лизы в доме графини. Девушки поют, потом пляшут русскую. Чопорная гувернантка прерывает шалости, строго отчитывает барышень: «Девушкам вашего круга надо приличия знать!» Подруги расходятся, Лиза остается одна. Беспокойство у нее на душе. В музыке ариозо «Откуда эти слезы?» — мучительный вопрос, недоумение, а затем — вдохновенное признание в любви к таинственному незнакомцу, страстная мелодия «О слушай, ночь!»
В дверях балкона появляется Герман. Он пришел проститься. Он хочет умереть. Музыка рассказывает о растущем чувстве двух молодых сердец. Широкой волной льется признание Германа, трогательно и нежно звучит его мольба «Прости, небесное созданье».
Внезапно чуждые, холодные и мертвенные интонации прерывают лирическую сцену. Появляется графиня. Жесткие звучания, разорванные на клочки пассажи, мрачный лейтмотив… «Могильным холодом повеяло вокруг!..» У Германа вырывается крик: «О, страшный призрак, смерть, я не хочу тебя!» Уходит графиня.  Вновь, еще более пылко, молит он Лизу даровать ему любовь, а вместе с нею — жизнь. И побеждает. Ликующим апофеозом темы любви заканчивается картина.

Второй акт начинается костюмированным балом в доме богатого петербургского сановника. Певчие исполняют приветственный кант на стихи Державина. Распорядитель бала приглашает гостей в сад. В зале остаются только Лиза и Елецкий. В красивой, благородно сдержанной арии князь выражает свои чувства. Но Лиза глуха к его излияниям. Думы ее — лишь о Германе.
Лиза и Елецкий уходят, в пустом зале появляется Герман. В руках у него записка от Лизы, назначающей ему свидание. Но он в смятении, мысли его заняты не любимой: «Три карты знать, и я богат!» Сурин и Чекалинский в масках подшучивают над Германом, шепчут: «Не ты ли тот третий…» Зловеще отдаются эти слова в воспаленном мозгу Германа. Он не может понять, «насмешка это иль чудится ему».
Вновь собираются гости в зале. Начинается представление: галантная пастораль «Искренность пастушки». Это тонкая стилизация в духе XVIII века, напоминающая произведения Моцарта.
Окончено представление. Лиза передает Герману ключ от потайной двери, которая ведет в кабинет графини. «Теперь не я, сама судьба так хочет», — Герман решается выведать тайну.

Следующая картина — в спальне графини.
Монотонно шелестит одна и та же назойливая нота, как неотвязная мысль. Таинственные отрывистые басы, точно отсчитываюшие неумолимое время. Возникают и снова исчезают краткие, но выразительные мелодии скрипок, словно полные боли вздохи. Герман один. Он рассматривает портрет графини в молодости. «Бежать хотел бы прочь, но нету силы… Пытливый взор не может оторваться от страшного, но чудного лица!»
Слышен шум. Это графиня вернулась с бала. Герман прячется. Входит графиня, окруженная приживалками. В музыке  слышатся их подобострастные, льстивые интонации. Старуха прогоняет всех. Оставшись одна, она предается воспоминаниям.  Старинная ария из оперы Гретри «Ричард Львиное Сердце» звучит в ее устах как полуреальное  воспоминание, как призрачная греза о давно минувшей жизни. Мелодия прерывается; графиня заснула.
Подходит Герман. Он молит проснувшуюся и в ужасе глядящую на него старуху открыть ему тайну трех карт. Он заклинает ее всем, что ей было дорого в жизни. Страстно, возбужденно звучит его монолог, в который он вкладывает всю силу своих чувств. Напрасно. Старуха молчит. В ярости Герман направляет на нее пистолет. Графиня падает. Оркестр передает ее оцепенение
и ужас, охвативший Германа. На фоне монотонных скрипок — неотвязная мысль, преследующая невольного убийцу. Постепенно все вытесняет мотив трех карт. Герман не слышит гневных упреков Лизы, появившейся в спальне графини. Он не воспринимает ничего. «Она мертва, а тайны не узнал я» — вот единственное, что им владеет.

Первая картина третьего действия — сцена в казарме. Герман у себя в комнате. Звуки военной трубы и вой ветра смешиваются в его больном мозгу с  похоронным пением. С шумом распахивается окно, гаснет свеча. Герману чудится старуха. Под еле слышный шелест оркестра бесстрастно, монотонно, на одной ноте обращается она к Герману: «Я пришла к тебе против воли, но мне нелепо исполнить твою просьбу…» Назвав карты, призрак исчезает, но в музыке сохраняется оцепенение. Словно завороженный, повторяет Герман на той же ноте, в том же ритме: «Тройка, семерка, туз!..»

Шестая картина — у Зимней канавки. Оркестровое вступление передает тревогу Лизы, ее душевное смятение. Все время настойчиво повторяется один и тот же короткий мрачный мотив.
Лиза ждет Германа. Это ее последняя надежда. В ариозо — мелодия, похожая на народный напев, широкая и печальная, порою приобретающая  драматический характер, передает сомнения героини, ее терзания, горечь, наконец — отчаяние.
Герман пришел на свидание. На минуту радость возвращается к измученной Лизе. Их дуэт внешне «благополучен»; музыка светла, эмоционально насыщенна. Но это — выражение чувств одной Лизы. Герман послушно повторяет за ней слова и мелодию, не отдавая себе отчета в произносимом. Он весь захвачен одним: «…в игорный дом!…» Необычайно возбужденной становится музыка, приобретает жуткий колорит. Герман рассказывает возлюбленной о призраке. Вновь, как голос неумолимого рока, появляется в оркестре тема графини. Не обращая внимания на отчаяние Лизы, Герман убегает: его манят груды золота. Лиза бросается в Зимнюю канавку.

Последняя картина — в игорном доме. Веселятся игроки, заканчивается ужин. Томский запевает легкомысленную песенку, потом все хором затягивают «Игрецкую».
Беззаботное настроение нарушается приходом Германа. Он ставит на карту сорок тысяч. Все поражены. Зловещей тенью мелькает лейтмотив графини, появляются тревожные пульсирующие аккорды, слышанные раньше в интродукции.
Герман выигрывает и удваивает ставку. И снова выигрывает.
Страшной смесью торжества и отчаяния звучит его застольная песнь:

Что наша жизнь?
Игра!
Добро и зло — одни мечты,
труд, честность — сказки для бабья!
Кто прав, кто счастлив здесь, друзья?
Сегодня — ты, а завтра — я!..
Так бросьте же борьбу,
Ловите миг удачи!
Пусть неудачник плачет,
Кляня свою судьбу!..
Что верно?.. Смерть одна!..

Мелодия застольной энергичная, в ритме марша, но в ее отрывистых, точно в горячечном бреду бросаемых фразах — надрыв, душевная опустошенность.
Герман хочет поставить в третий раз, но банкомет отказывается: «Сам черт с тобой играет заодно!» Вызов принимает Елецкий. Герман уверен в выигрыше: «Мой •туз!» — «Нет, ваша дама бита!» — слышит он в ответ. Дама пик в его руках кажется ему старухой графиней. В последний раз слышится ее роковая тема. В припадке безумия Герман закалывается. Его предсмертные слова обращены к Лизе. Просветленно, примиряюще звучит лейтмотив любви. После короткого, сдержанного и сурового мужского хора им и заканчивается опера.

Несколько мгновений в зрительном зале царила тишина. А потом настоящая буря разразилась в партере, в обитых голубым бархатом ложах и ярусах. Вызывали автора, исполнителей. Чайковскому преподнесли серебряный венок и огромную лиру из лавров.
Прошло немного времени, и началось триумфальное шествие «Пиковой дамы» по оперным сценам мира. Шествие, которое продолжается и сейчас, спустя столетие после премьеры.