Профессор медико-хирургической академии, известный химик Александр Порфирьевич Бородин недавно вернулся из поездки за границу. Вместе со своими учениками он был в Йене, в университете, где молодые люди блестяще защитили диссертации. Там Александр Порфирьевич вспомнил, что совсем неподалеку, менее чем в часе езды по железной дороге, находится Веймар, а в нем живет великий Лист. Он съездил в Веймар, посетил замечательного музыканта, был приятно удивлен, узнав, что Лист прекрасно знает новую русскую музыку — сочинения Балакирева, Римского-Корсакова, Мусоргского. Высоко оценивает его, Бородина, музыкальное творчество. А ведь он сам никогда не относился к своим композиторским опытам серьезно. Недаром друзья в шутку называли его «воскресным композитором»: заниматься сочинением он позволял себе только в редкие свободные от многочисленных заятий и дел дни, да еще когда болел.
В самом деле, откуда ему, заведующему кафедрой химии и ученому-
экспериментатору, организатору и педагогу Женских врачебных курсов,
высвободить еще и часы для регулярных занятий музыкой?
Вот и пишет он по нескольку лет каждое крупное произведение. И сейчас, в
1877 году, им наконец закончена Вторая симфония только потому, что
болезнь несколько дней не выпускала из дома. И то успеть закончить
партитуру к намеченному дню концерта помогли друзья…
Что же касается давно задуманной оперы, здесь дело
обстоит совсем плохо: некогда заняться ею всерьез.
Мысль написать оперу возникла у Бородина еще в конце 60-х годов, когда
все его друзья и единомышленники, члены «Могучей кучки»,
один за другим обратились к этому жанру.
Милый Корсинька (так в дружеском кругу называли Николая Андреевича
Римского-Корсакова) вдохновился русской историей и написал «Псковитянку»
— о последних днях вольности псковской и грозном царе
Иване. Модинька, талантливейший Модест Петрович Мусоргский,
обратился к не менее сложному периоду русской жизни и создал «Бориса
Годунова». Эти исторические оперы двух друзей
вплотную подвели музыкальные «переложения» страниц русской истории к «Ивану
Сусанину». Тогда и Бородину захотелось внести свою лепту в
осознание исторического прошлого России. Но подходящего сюжета он никак
найти не мог.
Блестящая идея осенила, как это часто бывало, Владимира
Васильевича Стасова. Сколько сочинений друзей-музыкантов
вдохновил этот могучий ум! Вот и ему, Бородину, он подбросил
великолепную идею: «Слово о полку Игореве»! Оно, по
мнению Стасова, как нельзя лучше подходило к творческой личности
Бородина — его эпическому дарованию, ярко выраженному национальному
характеру, пристрастию к восточным мотивам, умению ярко обрисовывать
различные характеры. Тогда, в 1869 году, Александр Порфирьевич пришел в
восторг от идеи Стасова. «Не знаю, как и благодарить Вас, добрейший
Владимир Васильевич, за такое горячее участие в деле моей будущей оперы,
— писал он. — Я хотел бы сам быть у Вас, да не удалось. Мне этот сюжет
ужасно по душе. Будет ли только по силам? Не знаю. Волков бояться — в
лес не ходить. Попробую». И они вдвоем принялись за работу.
Стасов, служивший в Публичной библиотеке, подбирал для Бородина
литературу: рылся в рукописях, разыскивал летописи, древнерусские
поэмы и сказания. Ведь Бородин, истинный
ученый, и к созданию оперы (а поначалу — либретто,
которое решил писать сам) подошел как исследователь. Он изучал эпоху, к
которой относилось «Слово», изучал время его создания, хотел
ознакомиться с другими сохранившимися литературными памятниками Древней
Руси. Одновременно он разыскивал и музыкальный материал — подлинные песни
половцев, древние русские напевы…
Скоро были написаны несколько музыкальных номеров, в частности песня
половчанки, шествие половецких князей. Однако после года
работы — работы урывками, не так, как должно было бы, по ощущению самого
композитора, отнестись к столь ответственному сюжету,
но так, как только и позволяли его многочисленные обязанности — Бородин
охладел к своему замыслу. По-видимому, нечего было браться за столь
монументальное произведение. Лучше уж ему ограничиваться романсами,
балладами — тем, что можно писать быстро, в промежутках между
основными делами. И «Князь Игорь» был отложен в долгий ящик.
Вновь вернулся к нему Александр Порфирьевич только летом 1875 года. Он
жил тогда в Москве, был свободен от педагогических обязанностей. И
музыка ненаписанной, но оставшейся жить в его душе оперы зазвучала с
новой силой, требуя выхода.
Конечно, завершить ее тогда не удалось: хорошо, что хотя бы сдвинулось с
мертвой точки это огромное творение. Но наступила осень, и музыкальные
занятия снова пришлось отложить «до лучших времен».
Как-то всегда неудобно было Бородину думать серьезно о своих музыкальных
опытах. «Нужно заметить, что я вообще композитор, ищущий
неизвестности, мне как-то совестно признаваться в моей композиторской
деятельности», — писал он в 1877 году.
После встречи с Листом, после авторитетных и убедительных слов великого
музыканта Бородин призадумался. Он с отчаянием сознавал, что очень
трудно найти возможность для работы. «Вы спрашиваете об «Игоре»! — писал
он своей старинной знакомой. — Когда я толкую о нем, мне самому
становится смешно.
Я напоминаю отчасти Финна в «Руслане». Как тот в мечтах о любви своей к
Наине не замечал, что время-то идет да идет, и разрешил задачу, когда и
он и Наина поседели и состарились, так и я все стремлюсь осуществить
заветную мечту — написать эпическую русскую оперу. А время-то бежит со
скоростью курьерского поезда: дни, недели, месяцы, зимы проходят при
условиях, не позволяющих и думать о серьезном занятии музыкой. Не то что
не выберется часа два досужего времени в день, не выберется
нравственного досуга; нет возможности отмахнуться от стаи ежедневных
забот и мыслей, не имеющих ничего общего с искусством. Некогда
одуматься, перестроить себя на музыкальный лад, без чего творчество в
большой вещи, как опера, немыслимо.
Для такого настроения у меня имеется в распоряжении только часть лета,
зимой я могу писать музыку только тогда, когда болен настолько, что не
читаю лекций, не хожу в лабораторию, но все-гаки могу кое-чем
заниматься. На этом основании мои музыкальные товарищи, вопреки
общепринятым обычаям, желают мне постоянно не здоровья, а болезни…».
В концертном сезоне 1878/79 года Римский-Корсаков задумал исполнить несколько отрывков из оперы. Он знал, что, если пути отступления не будет, друга удастся заставить сесть за работу. Так и вышло: к концертам в январе и феврале 1879 года Бородину удалось закончить партитуру «Половецких плясок» и заключительный хор. Правда, в последние дни ему помогали и Николай Андреевич, и их младший коллега Анатолий Константинович Лядов. К ноябрьскому концерту следующего сезона он написал еще несколько номеров. Собственно, не было времени записывать музыку, которая давно жила в нем. Друзья потому и возмущались, и призывали сесть и написать, наконец, оперу, что много раз слышали ее в исполнении автора. Конечно, не всю от начала до конца: так, подряд, даже либретто не было им записано. Но в отрывках, в эпизодах она уже существовала.
Тем временем к Бородину пришло европейское признание. В 1884 году его
пригласили за границу уже не как известного химика, а как композитора.
Он почувствовал себя представителем русского искусства,
почувствовал свою ответственность перед отечественной музыкальной
культурой… Быть может, поэтому весной 1885 года он поддается
на уговоры Римского-Корсакова: вместе они просматривают все написанное,
приводят в порядок, появляются новые номера. Однако закончить свою оперу
Бородину так и не удалось. Он умер скоропостижно 15 февраля 1887 года.
Через несколько дней после похорон друзья занялись черновиками «Князя
Игоря». Оказалось, что среди них недостает увертюры, многих эпизодов не
хватает в третьем акте, либретто второго и третьего актов есть лишь в
набросках. Глазунов, обладавший исключительной памятью,
записал увертюру, которую не раз слышал в исполнении
автора, а затем досочинил недостающие фрагменты третьего акта.
Римский-Корсаков дописал либретто, содержание которого было ему отлично
известно, так как он раньше не раз помогал Александру Порфирьевичу и
слышал от него все подробности. Он же завершил оперу, подготовив ее к
исполнению.
23 октября 1890 года в Петербурге на сцене императорского Мариинского
театра состоялась премьера.
Тихо и медленно, словно в раздумье, начинается увертюра. Разрастаясь,
музыка переходит в эпизод противоположного характера — быстрый, полный
движения. Затем звучит томительная восточная песнь… Так перед
слушателями предстают все основные персонажи оперы — князь Игорь,
Ярославна, хан Кончак; слышатся отзвуки жестокой битвы и диких
безудержных плясок половцев.
Поднимается занавес, перед нами площадь в Путивле. Это пролог оперы.
Русские воины собираются в поход на половцев. Могучий хор, славящий
князей, звучит торжественно и величественно. Внезапно наползает тьма —
начинается солнечное затмение. Народ в смятении: недоброе это
предзнаменование. Мрачнеют музыкальные краски. Ярко передает композитор
гармоническими средствами и сгущающийся мрак, и ужас, охвативший народ.
Однако князь Игорь непреклонен. Княгиня Ярославна, также встревоженная
зловещим знамением, молит мужа остаться.
Настойчивы ее уговаривающие интонации. Но Игорь поручает жену заботам ее
брата, Владимира Галицкого, и дает приказ выступать. Хоровым славлением
завершается пролог.
Акт первый. Первая картина — на подворье князя Галицкого. Хмельной
гуляка, он бражничает с челядью. Бежавшие из Игорева войска гудошники
Скула и Ерошка потешают пьяное застолье. В грубоватой, похожей на
разудалую плясовую песне «Только б мне дождаться чести на Путивле князем
сести» Галицкий высказывает свое «кредо»: пить, гулять, веселиться —
вот настоящая княжеская жизнь!
Во двор вбегает толпа девушек. Они слезно жалуются, что лихие люди из
княжой челяди выкрали их подружку. В духе народных причитаний звучит
жалобный хор «Ой, лихонько». Скоморохи величают князя Владимира, и их
комически важное величанье звучит шутовской параллелью величанья князей в
прологе оперы.
Вторая картина. Горница в тереме Ярославны. Тужит княгиня. Ее ариозо
«Немало времени прошло…» выражает и тоску по мужу и сыну, и
беспокойство об их судьбе. Нет вестей от войска русского. Не шлет гонцов
князь. Защиту от наглых обидчиков ищут у Ярославны девушки.
Взволнованной скороговоркой высказывают они свои
жалобы. А вот и обидчик. В терем сестры вваливается
пьяный Владимир Ярославич. Испуганные девушки опрометью убегают, а
княгиня призывает брата к ответу… Куда там: ему море по колено. Он
насмехается над сестрой, грозит захватить власть на Путивле.
Не успела Ярославна опомниться от наглого поведения Галицкого, как в
тереме новые гости — думные бояре — с недоброй вестью. Полегла вся
русская рать в неравном и жестоком бою. В плену и сам князь Игорь, и сын
их Владимир Игоревич, а половцы уже совсем близко, под стенами Путивля.
Сурово звучит хор бояр: «Нам, княгиня, не впервые под стенами
городскими у ворот встречать врагов…». Слышен набат, сзывающий жителей
города на его защиту. Горестно голосят женщины на улице. Их крики
сплетаются с мужскими голосами, призывающими на смертный бой.
Второй акт. Вечер в половецком стане. Томно и прихотливо льется
узорчатая мелодия восточной песни, поет половецкая
девушка. Начинается пляска, тоже томная, полная неги. Это
девушки-половчанки развлекают ханскую дочь, Кончаковну. Но ей не до
песен и плясок: она ждет любимого. В ее каватине «Меркнет свет ночной»
звучит призыв, томление.
Роскошная южная ночь опускается на половецкий стан. Уходят девушки со
своей госпожой, дозор проверяет посты. Сцена пустеет, и появляется тот,
кого ждала ханская дочь, — княжич Владимир.
«Медленно день угасал, солнце за лесом садилось…» Юношеским пылом и
искренним чувством, очарованием романтического порыва полна его каватина.
На зов прибегает Кончаковна. Любовный дуэт прерывается, слышны чьи-то
шаги. На сцене появляется печальный князь Игорь. «Ни сна, ни отдыха
измученной душе», — начинает он свою знаменитую арию. В
ней выражены все его чувства: горькие мысли о поражении и постыдном
пленении, стремление к свободе, любовь к Ярославне, нестерпимое сознание
своего бессилья. К Игорю подходит половчанин Овлур. Он — сын русской
пленницы и потому сочувствует князю. Овлур предлагает бежать. Игорь
возмущен: не ему, князю, бежать потайно — он у хана на поруках! «Ведь
клятвой с ханом ты не связан, креста на том не целовал», — возражает
половчанин… Появляется и сам хан. Красочна, своеобразна его ария «Здоров
ли, князь», ярко рисующая характер этого деспотичного, но великодушного
человека. Он сочувствует пленнику, предлагает развеяться: к его услугам
здесь все — ханские шатры, кони, невольницы. Он даже готов отпустить
Игоря домой, если тот даст слово не поднимать меча на половцев.
Князь отказывается от ханских милостей: он мечтает о борьбе, об
освобождении родины. Кончак велит позвать невольниц. Начинаются
красочные, упоительные пляски. Половцы славят хана.
Третий акт. Снова половецкий стан. Из набега на русскую землю
возвращается войско во главе с ханом Гзаком. «Мы скоро Русь заполоним», —
торжествуют половцы. Они идут делить богатую добычу, а Игорь и Владимир
горюют о земле Русской. Владимир уговаривает отца бежать, защищать
родину. И сам князь теперь склоняется к тому же. Он договаривается с
Овлуром о побеге, но их подслушивает Кончаковна, которая пришла на
свидание с Владимиром. Она умоляет любимого остаться, не покидать ее.
Увидев, что мольбы тщетны, она поднимает тревогу. Игорь успевает бежать,
Владимира стража задерживает.
Ханы требуют смерти пленника, но Кончак останавливает их: он свяжет
юношу браком, не врагом, а зятем ему станет русский княжич!
Четвертый акт. В Путивле на городской стене плачет Ярославна. Как
подлинная народная песня-плач звучит ее причитание:
«Ах! Плачу я, горько плачу я…» Она обращается к ветру, к Днепру, к
солнцу с упреками, что они не спасли милого, с мольбой вернуть его.
Проходят поселяне с тоскливой протяжной песней «Ох, не буйный ветер
завывал…». Внезапно Ярославна замечает всадников вдали. Сначала она
пугается: не половцы ли это, но, приглядевшись, узнает Игоря. И вот,
наконец, князь рядом с нею. Счастьем полон их дуэт.
На площадь перед городской стеной вваливаются пьяные Скула и Ерошка. Они
играют и поют песню, позорящую Игоря, как вдруг видят князя с княгиней.
Ерошка отчаянно пугается: «Казнят нас, беспременно казнят», но хитрый
Скула предлагает ударить в колокол, оповестить народ о счастливом
избавлении Игоря. Сбегаются жители Путивля, и гудошники объявляют им о
возвращении князя. На радостях их прощают и даже награждают за добрую
весть. Народ славит князя.
Прогрессивная публика, в особенности молодежь, была в восторге от
оперы. Величественное эпическое полотно, развернувшееся перед
слушателями, глубоко национальный характер сцен, удивительное
проникновение в самый дух народного искусства, яркие
восточные образы, полные стихийной силы, — все это глубоко
воздействовало, не могло оставить равнодушным.
С того дня началась долгая и славная жизнь «Князя Игоря» на оперных
сценах. Правда, ставят оперу с некоторыми купюрами, так как спектакль
велик по протяженности. Чаще всего сокращают третье действие, как
драматургически наименее важное.
Стасов о «Князе Игоре» и его создателе писал: «Опера «Игорь» — прямо
родная сестра великой оперы Глинки «Руслан». В ней та же мощь эпической
поэзии, та же грандиозность народных сцен и картин… Талант Бородина
равно могуч и поразителен в симфонии, как и в опере и в
романсе. Главные качества его —
великанская сила и ширина, колоссальный размах, стремительность и
порывистость, монументальная мощь, соединенные с изумительной
страстностью, нежностью и красотой».
Л. Михеева