19 января 1887 года. Москва. Большой театр. Сегодня здесь премьерой своей новой оперы «Черевички» дирижирует впервые сам композитор, Петр Ильич Чайковский. Таким образом, событие знаменательно вдвойне: не только новая премьера, но и дирижерский дебют. Публика в нетерпеливом ожидании. Кажется, очень медленно тянутся последние минуты перед началом спектакля. Но вот прозвенел третий звонок. Оркестранты заняли свои места. Прошло еще несколько мгновений — и за дирижерский пульт встал автор.
Не успел композитор взять дирижерскую палочку в руки, как взвился занавес, и на фоне декораций — зимней украинской ночи, улицы в Диканьке,  уставленной хатами, плетней и крылечек, деревьев и сугробов — хористы бурно приветствуют Петра Ильича, преподносят ему венки… Рукоплесканиями поддержали зрители, собравшиеся в тот вечер в Большом театре, это  неожиданное для них, но такое понятное выражение чувств своему любимому композитору. Наконец стихли аплодисменты. Чайковский снова поднял палочку, и началась увертюра. Мелодии веселые и грустные, нежные и лукавые, песенные и плясовые сменяют одна другую в прихотливом, но  стройном хороводе. Как будто все действующие лица оперы, и реальные и фантастические, проходят перед зрителями.

Вновь поднялся занавес и открылся уже знакомый пейзаж: зимняя сельская улица, хаты, покрытые снегом, плетни с калитками. Из одной калитки выходит на улицу Солоха. Вдова, мать совсем уже взрослого сына, она еще хороша собой и не прочь погулять, вспомнить молодость. В ее песне «Ой, как светит месяц ясный», близкой по характеру народным напевам, — задумчивость и томление, озорство и лукавство.
Невесть откуда выскакивает бес и начинает ухаживать за стареющей красавицей. Их веселый дуэт переходит в неистовый галоп «Оседлаю помело, помело…». Но хоть бес и рад поухаживать за Солохой, о главной своей цели он не забывает: надо насолить кузнецу Вакуле, что намалевал его в таком гнусном виде — всем чертям смешно. Бес собирается похитить месяц с неба и раздуть вьюгу, тогда старый Чуб останется дома и задаст кузнецу Вакуле, если тот сунется к его дочке. Широко, со стихийной силой, звучит заклинание «Гей вы, ветры буйные». Начинается метель, вылетают из трубы Солохиной хаты ведьма на помеле и бес. Их черные силуэты проносятся по небу и закрывают собой диск полной луны… Разыгрывается снежная буря. А Чуб-то как раз собрался идти к дьяку на варенуху. Вот они с кумом Панасом выходят из хаты. Темно, вьюжно, ничего не видно; хор духов жутко завывает. Но не возвращаться же, коль вышли. Кумовья решают зайти в шинок, благо он тут, недалеко.

Облака снежной пыли совсем закрывают сцену. Продолжает завывать буря. Без антракта, пока звучит музыкальная картина метели и сплошным занавесом проносятся облака, происходит смена декораций. Перед зрителями — горница украинской хаты, с окошком на улицу, с печью и низенькой перегородкой, за которой видны сундук и кровать Оксаны. Стол в хате накрыт по праздничному. Из-за перегородки с зеркальцем в руках выходит нарядная Оксана. Она прислушивается к завыванию бури: видно, никто не пойдет колядовать в такую погоду, сокрушается она. Только непутевый батька не захотел на праздник остаться с родною дочкой. Печально вспоминает дивчина покойную мать в грустном напеве подлинной народной песни «Цвела яблонька в садочке». Но недолго грустит Оксана. Заглядевшись на себя в зеркальце, она радуется своей красоте, любуется собой с лукавым кокетством. Эту сцену и застает Вакула, незаметно вошедший в хату. Оксана поддразнивает влюбленного кузнеца, он же поет трогательное ариозо «О, что мне мать, что отец», в котором выражает свои чувства. Оксана отвечает кузнецу предположением, что ее отец, пожалуй, женится на матери Вакулы, Солохе, и тогда не бывать их свадьбе: они породнятся!
Пораженный этой мыслью, Вакула задумывается. Оксана уходит за перегородку, и, как на грех, именно в эту минуту возвращается домой Чуб. Сумев добраться до шинка, он так наугощался, что теперь не может понять, в чью хату попал. Пользуясь этим, Вакула гонит подвыпившего казака взашей. Появляется Оксана, и Вакула спохватывается, что теперь, восстановив против себя отца любимой, ему и вовсе не на что надеяться. Да и девушка, продолжая его поддразнивать, говорит, что любит другого. Они ссорятся, а тем временем все ближе слышатся голоса колядующих. Вот они уже добрались до Оксаниной хаты; девушка прогоняет Вакулу, а потом, признавшись себе, что любит его, рыдает от досады.

Опустился занавес под громкие единодушные аплодисменты. Снова были венки, поздравления. Петр Ильич, нервничавший изрядно во время первого акта, после антракта, выходя к дирижерскому пульту, совершенно успокоился.
Второй акт. В хате Солохи. Комические сцены ее с бесом, головой, школьным учителем и Чубом вызывали восторг зрителей не только юмором гоголевских ситуаций, но и прелестной, яркой, тоже полной юмора музыкой. Любимый композитор раскрывался неожиданной стороной в озорном дуэте Солохи и беса, в степенных речах знающего себе цену головы, в елейном напеве школьного учителя… Не успел опуститься занавес, как снова разразилась буря аплодисментов. Композитору пришлось раскланиваться все время, пока на сцене быстро менялись декорации; возвращалась панорама первого акта: та же улица, те же засыпанные снегом хаты. Только теперь шум, гомон, пение колядующих начинали вторую картину второго акта. Здесь господствует веселье, звучат народные песни, оркестр мастерски имитирует наигрыши народных инструментов… На этом фоне и разворачивается сцена, в которой Оксана обещает Вакуле выйти за него, если он достанет царицыны черевички. Ее песенка «Черевички-невелички» словно подслушана композитором где-нибудь на улице украинского села.

Третий акт дал Чайковскому возможность показать другие музыкальные краски. Композитор рисует поэтичный зимний пейзаж. Берег реки, покрытой льдом и снегом. В таинственном лунном свете мелькают русалки. Печально их пение, прерываемое недовольными возгласами лешего. Сюда, не помня себя от горя, забрел Вакула. Перехитрив беса, он заставляет его нести себя в столицу. Симфонический антракт, рисующий полет Вакулы, соединяет эту картину со следующей, совсем небольшой: Вакула попадает во дворец, к запорожцам, которые идут на прием к царице. И снова музыкальным антрактом действие переводитсяв следующую картину: запорожцев, за которыми увязался Вакула, приглашают на бал. Совсем иная музыка звучит здесь: торжественный полонез, изящный менуэт, хоры, славящие Светлейшего, его куплеты в духе старинных кантов. И лишь в конце акта, как бы помогая слушателям вернуться в милый и уже привычный круг народных интонаций, звучат русская пляска и танец запорожцев, напоминающий украинский казачок.
Дирижируя этой картиной, Петр Ильич еще раз подосадовал про себя: некрасивая получилась двусмысленность — черевички Вакуле дарит не царица, как у Гоголя, а Светлейший! Сколько объяснял он цензорам, что нельзя этого делать. Ну с какой стати Светлейший князь распоряжается царицыным гардеробом?! Но цензура неумолима, готова запретить постановку оперы: не положено выводить на сцене царствующих особ дома Романовых! Впрочем, кажется, никто не обратил особенного внимания на эту несуразицу: привыкли, что в операх чего только не происходит…

Вот наконец и последнее, четвертое действие, где все оканчивается благополучно, как и полагается в каждой доброй сказке. Правда, в начале его тоскуют Солоха и Оксана, плачут и причитают, одна по сыну, вторая по любимому. Но скоро появляется Вакула, и радостно звучит финал оперы.
Опустился в последний раз занавес. Впрочем, это только думали исполнители, что в последний: много-много раз приходилось поднимать его, отвечая на овации публики, которая не хотела прощаться ни с композитором, ни с исполнителями чудесного спектакля. Снова несли венки от почитателей таланта, любителей отечественного оперного искусства. Радость переполняла Чайковского. Как-то получилось, что было организовано его чествование. В знаменитый московский ресторан «Славянский базар» поехали прямо из театра в нескольких экипажах. И там были восторженные речи, тосты, аплодисменты. Правда, их Чайковский уже плохо воспринимал: сказывались усталость  длинного и напряженного дня, волнения, связанные и с дирижерским дебютом и с выходом в свет долго вынашиваемого, трудно доставшегося ему нового детища.

Минутами всплывали воспоминания: ведь столько лет прошло с тех пор, как он впервые задумался об опере на гоголевский сюжет.
В 1870 году дирекция Петербургского отделения Русского музыкального общества заказала видному композитору А. Н. Серову, автору опер «Юдифь», «Рогнеда», «Вражья сила», новую оперу на сюжет гоголевской «Ночи перед  рождеством». Либретто для нее написал поэт Я. П. Полонский. Но в начале следующего года, не успев приняться за этот труд, не закончив еще и «Вражьей силы», Серов скоропостижно скончался. Тогда РМО объявило конкурс имени покойного композитора на сочинение «Ночи перед рождеством». Узнав это, Чайковский решил принять участие в конкурсе. Он был уже автором трех опер — «Ундины», «Опричника» и «Воеводы», но пока с этим жанром ему не везло: « Воеводу» композитор уничтожил, разочаровавшись в первом оперном опыте. «Ундина» не увидела света рампы, да и в «Опричнике» он разочаровался сразу же после премьеры. Тем не менее Петр Ильич был уверен, что опера — его жанр, нужно только найти подходящий, удачный во всех отношениях сюжет. И за сочинение «Кузнеца Вакулы» — так была названа опера перцоначально — он взялся с увлечением. Гоголя любил и ценил, восхищался Украиной — ее природой, ее народными песнями, ее людьми, которых знал хорошо. Ведь не одно лето провел он в Каменке, украинском имении Давыдовых, семьи декабриста Василия Львовича Давыдова, за сына которого вышла замуж любимая сестра Чайковского Александра Ильинична.
«Все мои помыслы обращены теперь на мое любезное детище, на милого «Вакулу». Ты не можешь себе представить, до чего я люблю его, — писал Петр Ильич в мае 1875 года брату Анатолию. — Мне нужна не премия, на которую я плевать хочу, хотя деньги тоже вещь хорошая. Мне нужно, чтобы «Вакулу» поставили в театре».
Надежды композитора, казалось, оправдались полностью: ему присудили сразу две премии — и первую, и вторую. Так решило авторитетное жюри в составе А. Г. Рубинштейна, Э. Ф. Направника и Н. А. Римского-Корсакова. Опера принята к постановке в Петербургском Мариинском театре. Там под управлением великолепного дирижера и композитора Эдуарда Францевича Направника и состоялась ее премьера 24 ноября 1876 года. Направнику и труппе театра новая русская опера понравилась. Тепло приняла ее и публика, но критика, в частности самый влиятельный из музыкальных рецензентов Петербурга Цезарь Кюи, сам оперный композитор, обнаружил в опере «капитальные» недостатки… Вернувшись после первых двух спектаклей в Москву, Чайковский написал своему любимому ученику и другу Сергею Ивановичу Танееву: «”Вакула” торжественно провалился… Не скрою, что я сильно потрясен и обескуражен». Тем не менее действительные недостатки своей четвертой оперы композитор видел. «В неуспехе оперы виноват я, — признавался он несколькими строками далее. — Она слишком загружена подробностями, слишком густо инструментирована, слишком бедна голосовыми эффектами…».

На несколько лет композитор отложил работу над операми. Были написаны Фортепианный концерт, Меланхолическая серенада, Третья и Четвертая симфонии, «Лебединое озеро», «Франческа да Римини»… Лишь тогда вновь задумался Петр Ильич над оперными сюжетами. И вот наконец удачи: «Евгений Онегин», «Орлеанская дева», «Мазепа». После этого, ободренный большими, всеми признанными успехами, вновь вернулся он к давнему «Кузнецу Вакуле». Теперь он решил назвать оперу  по-другому: пусть его былая неудача уйдет вместе с названием.
Это будут «Черевички».

В середине февраля 1885 года Чайковский переехал в Майданово. Это было барское имение недалеко от подмосковного городка Клина. Хозяйка Майданова, разорившаяся помещица, сдавала внаем и барский дом, и выстроенные вокруг дачи.
Деревянный, красивый и просторный, окруженный запущенным парком, дом понравился композитору. Перебравшись в Майданово, он сразу же принялся за переделку оперы. Он решил «извлечь оперу из забвения, коего, право, она не заслуживала».
Через месяц с небольшим он полностью переинструментовал ее. Все окружающее воздействовало на композитора. Пусть не украинские пейзажи видел он из окна, но русский зимний пейзаж, снега, лунные ночи не могли не вдохновлять его. На этот раз опера ему удавалась. Однако с завершением партитуры не кончились сложности нелегкой судьбы произведения: оперу приняли к постановке в Большом театре. Главный дирижер И. К. Альтани начал было разучивать ее с певцами, как болезнь заставила его прервать работу. Это поставило под угрозу спектакль. Тут-то и решился Петр Ильич на отчаянный шаг: прежде панически боявшийся дирижерского пульта, теперь он решился предложить Большому театру свои услуги. Он брался сам разучивать «Черевички» с исполнителями, провести все оркестровые репетиции и, самое страшное для него, продирижировать первыми тремя спектаклями.
Бог знает, чего стоило ему это решение. И вот теперь все позади. Премьера прошла, по общему признанию, блестяще. Теперь один за другим встают друзья, поклонники, чтобы произнести прочувствованные тосты. Правду говоря, он, погрузившись в воспоминания, не очень воспринимает их…
Минуло четыре часа утра, когда Петр Ильич с братом Модестом вернулись наконец домой. После всех переживаний композитор уснул как убитый. А через несколько недель он получил от своей почитательницы, меценатки Надежды Филаретовны фон Мекк удивительный подарок: серебряные, отделанные эмалью туфельки с выгравированными на них нотами — лейтмотивами Оксаны, Вакулы, школьного учителя и беса. Заключенные в изящный бархатный футляр, они сопровождались запиской всего из двух слов: «Угадала ли?».

Да. Надежда Филаретовна угадала. Этот подарок остался самым дорогим из всех, полученных Чайковским за «Черевички».

Л. Михеева