Профессор медико-хирургической академии, известный химик Александр Порфирьевич Бородин недавно вернулся из поездки за границу. Вместе со своими учениками он был в Йене, в университете, где молодые люди блестяще защитили диссертации. Там Александр Порфирьевич вспомнил, что совсем неподалеку, менее чем в часе езды по железной дороге, находится Веймар, а в нем живет великий Лист. Он съездил в Веймар, посетил замечательного музыканта, был приятно удивлен, узнав, что Лист прекрасно знает новую русскую музыку — сочинения Балакирева, Римского-Корсакова, Мусоргского. Высоко оценивает его, Бородина, музыкальное творчество. А ведь он сам никогда не относился к своим композиторским опытам серьезно. Недаром друзья в шутку называли его «воскресным композитором»: заниматься сочинением он позволял себе только в редкие свободные от многочисленных заятий и дел дни, да еще когда болел.

В самом деле, откуда ему, заведующему кафедрой химии и ученому- экспериментатору, организатору и педагогу Женских врачебных курсов, высвободить еще и часы для регулярных занятий музыкой? Вот и пишет он по нескольку лет каждое крупное произведение. И сейчас, в 1877 году, им наконец закончена Вторая симфония только потому, что болезнь несколько дней не выпускала из дома. И то успеть закончить партитуру к намеченному дню концерта помогли друзья… Что же касается давно задуманной оперы, здесь дело обстоит совсем плохо: некогда заняться ею всерьез.
Мысль написать оперу возникла у Бородина еще в конце 60-х годов, когда все его друзья и единомышленники, члены «Могучей кучки», один за другим обратились к этому жанру.
Милый Корсинька (так в дружеском кругу называли Николая Андреевича Римского-Корсакова) вдохновился русской историей и написал «Псковитянку» — о последних днях вольности псковской и грозном царе Иване. Модинька, талантливейший Модест Петрович Мусоргский, обратился к не менее сложному периоду русской жизни и создал «Бориса Годунова». Эти исторические оперы двух друзей вплотную подвели музыкальные «переложения» страниц русской истории к «Ивану Сусанину». Тогда и Бородину захотелось внести свою лепту в осознание исторического прошлого России. Но подходящего сюжета он никак найти не мог.
Блестящая идея осенила, как это часто бывало, Владимира Васильевича Стасова. Сколько сочинений друзей-музыкантов вдохновил этот могучий ум! Вот и ему, Бородину, он подбросил великолепную идею: «Слово о полку Игореве»! Оно, по мнению Стасова, как нельзя лучше подходило к творческой личности Бородина — его эпическому дарованию, ярко выраженному национальному характеру, пристрастию к восточным мотивам, умению ярко обрисовывать различные характеры. Тогда, в 1869 году, Александр Порфирьевич пришел в восторг от идеи Стасова. «Не знаю, как и благодарить Вас, добрейший Владимир Васильевич, за такое горячее участие в деле моей будущей оперы, — писал он. — Я хотел бы сам быть у Вас, да не удалось. Мне этот сюжет ужасно по душе. Будет ли только по силам? Не знаю. Волков бояться — в лес не ходить. Попробую». И они вдвоем принялись за работу.
Стасов, служивший в Публичной библиотеке, подбирал для Бородина литературу: рылся в рукописях, разыскивал летописи, древнерусские поэмы и сказания. Ведь Бородин, истинный ученый, и к созданию оперы (а поначалу — либретто, которое решил писать сам) подошел как исследователь. Он изучал эпоху, к которой относилось «Слово», изучал время его создания, хотел ознакомиться с другими сохранившимися литературными памятниками Древней Руси. Одновременно он разыскивал и музыкальный материал —  подлинные песни половцев, древние русские напевы…

Скоро были написаны несколько музыкальных номеров, в частности песня половчанки, шествие половецких князей. Однако после года работы — работы урывками, не так, как должно было бы, по ощущению самого композитора, отнестись к столь ответственному сюжету, но так, как только и позволяли его многочисленные обязанности — Бородин охладел к своему замыслу. По-видимому, нечего было браться за столь монументальное произведение. Лучше уж ему ограничиваться романсами, балладами — тем, что можно писать быстро, в промежутках между основными делами. И «Князь Игорь» был отложен в долгий ящик.
Вновь вернулся к нему Александр Порфирьевич только летом 1875 года. Он жил тогда в Москве, был свободен от педагогических обязанностей. И музыка ненаписанной, но оставшейся жить в его душе оперы зазвучала с новой силой, требуя выхода.
Конечно, завершить ее тогда не удалось: хорошо, что хотя бы сдвинулось с мертвой точки это огромное  творение. Но наступила осень, и музыкальные занятия снова пришлось отложить «до лучших времен».
Как-то всегда неудобно было Бородину думать серьезно о своих музыкальных опытах. «Нужно заметить, что я вообще композитор, ищущий неизвестности,  мне как-то совестно признаваться в моей композиторской деятельности», — писал он в 1877 году.
После встречи с Листом, после авторитетных и убедительных слов великого музыканта Бородин призадумался. Он с отчаянием сознавал, что очень трудно найти возможность для работы. «Вы спрашиваете об «Игоре»! — писал он своей старинной знакомой. — Когда я толкую о нем, мне самому становится смешно.
Я напоминаю отчасти Финна в «Руслане». Как тот в мечтах о любви своей к Наине не замечал, что время-то идет да идет, и разрешил задачу, когда и он и  Наина поседели и состарились, так и я все стремлюсь осуществить заветную мечту — написать эпическую русскую оперу. А время-то бежит со скоростью курьерского поезда: дни, недели, месяцы, зимы проходят при условиях, не позволяющих и думать о серьезном занятии музыкой. Не то что не выберется часа два досужего времени в день, не выберется нравственного досуга; нет возможности отмахнуться от стаи ежедневных забот и мыслей, не имеющих ничего общего с искусством. Некогда одуматься, перестроить себя на музыкальный лад, без чего творчество в большой вещи, как опера, немыслимо.
Для такого настроения у меня имеется в распоряжении только часть лета, зимой я могу писать музыку только тогда, когда болен настолько, что не читаю лекций, не хожу в лабораторию, но все-гаки могу кое-чем заниматься. На этом основании мои музыкальные товарищи, вопреки общепринятым обычаям, желают мне постоянно не здоровья, а болезни…».

В концертном сезоне 1878/79 года Римский-Корсаков задумал исполнить несколько отрывков из оперы. Он знал, что, если пути отступления не будет, друга удастся заставить сесть за работу. Так и вышло: к концертам в январе и феврале 1879 года Бородину удалось закончить партитуру «Половецких плясок» и заключительный хор. Правда, в последние дни ему помогали и Николай Андреевич, и их младший коллега Анатолий Константинович Лядов. К ноябрьскому концерту следующего сезона он написал еще несколько номеров. Собственно, не было времени записывать музыку, которая давно жила в нем. Друзья потому и возмущались, и призывали сесть и написать, наконец, оперу, что много раз слышали ее в исполнении автора. Конечно, не всю от начала до конца: так, подряд, даже либретто не было им записано. Но в отрывках, в эпизодах она уже существовала.

Тем временем к Бородину пришло европейское признание. В 1884 году его пригласили за границу уже не как известного химика, а как композитора. Он почувствовал себя представителем русского искусства, почувствовал свою ответственность перед отечественной музыкальной культурой… Быть может, поэтому весной 1885 года он поддается на уговоры Римского-Корсакова: вместе они просматривают все написанное, приводят в порядок, появляются новые номера. Однако закончить свою оперу Бородину так и не удалось. Он умер скоропостижно 15 февраля 1887 года.
Через несколько дней после похорон друзья занялись черновиками «Князя Игоря». Оказалось, что среди них недостает увертюры, многих эпизодов не хватает в третьем акте, либретто второго и третьего актов есть лишь в набросках. Глазунов, обладавший исключительной памятью, записал увертюру, которую не раз слышал в исполнении автора, а затем досочинил недостающие фрагменты третьего акта. Римский-Корсаков дописал либретто, содержание которого было ему отлично известно, так как он раньше не раз помогал Александру Порфирьевичу и слышал от него все подробности. Он же завершил оперу, подготовив ее к исполнению.

23 октября 1890 года в Петербурге на сцене императорского Мариинского театра состоялась премьера.
Тихо и медленно, словно в раздумье, начинается увертюра. Разрастаясь, музыка переходит в эпизод противоположного характера — быстрый, полный движения. Затем звучит томительная восточная песнь… Так перед слушателями предстают все основные персонажи оперы — князь Игорь, Ярославна, хан Кончак; слышатся отзвуки жестокой битвы и диких безудержных плясок половцев.
Поднимается занавес, перед нами площадь в Путивле. Это пролог оперы. Русские воины собираются в поход на половцев. Могучий хор, славящий князей, звучит торжественно и величественно. Внезапно наползает тьма — начинается солнечное затмение. Народ в смятении: недоброе это предзнаменование. Мрачнеют музыкальные краски. Ярко передает композитор гармоническими средствами и сгущающийся мрак, и ужас, охвативший народ. Однако князь Игорь непреклонен. Княгиня Ярославна, также встревоженная зловещим знамением, молит мужа остаться.
Настойчивы ее уговаривающие интонации. Но Игорь поручает жену заботам ее брата, Владимира Галицкого, и дает приказ выступать. Хоровым славлением завершается пролог.

Акт первый. Первая картина — на подворье князя Галицкого. Хмельной гуляка, он бражничает с челядью. Бежавшие из Игорева войска гудошники Скула и Ерошка потешают пьяное застолье. В грубоватой, похожей на разудалую плясовую песне «Только б мне дождаться чести на Путивле князем сести» Галицкий высказывает свое «кредо»: пить, гулять, веселиться — вот настоящая княжеская жизнь!
Во двор вбегает толпа девушек. Они слезно жалуются, что лихие люди из княжой челяди выкрали их подружку. В духе народных причитаний звучит жалобный хор «Ой, лихонько». Скоморохи величают князя Владимира, и их комически важное величанье звучит шутовской параллелью величанья князей в прологе оперы.

Вторая картина. Горница в тереме Ярославны. Тужит княгиня. Ее ариозо «Немало времени прошло…» выражает и тоску по мужу и сыну, и беспокойство об их судьбе. Нет вестей от войска русского. Не шлет гонцов князь. Защиту от наглых обидчиков ищут у Ярославны девушки. Взволнованной скороговоркой высказывают они свои жалобы. А вот и обидчик. В терем сестры вваливается
пьяный Владимир Ярославич. Испуганные девушки опрометью убегают, а княгиня призывает брата к ответу… Куда там: ему море по колено. Он насмехается над сестрой, грозит захватить власть на Путивле.
Не успела Ярославна опомниться от наглого поведения Галицкого, как в тереме новые гости — думные бояре — с недоброй вестью. Полегла вся русская рать в неравном и жестоком бою. В плену и сам князь Игорь, и сын их Владимир Игоревич, а половцы уже совсем близко, под стенами Путивля. Сурово звучит хор бояр: «Нам, княгиня, не впервые под стенами городскими у ворот встречать врагов…». Слышен набат, сзывающий жителей города на его защиту. Горестно голосят женщины на улице. Их крики сплетаются с мужскими голосами, призывающими на смертный бой.

Второй акт. Вечер в половецком стане. Томно и прихотливо льется узорчатая мелодия восточной песни, поет половецкая девушка. Начинается пляска, тоже томная, полная неги. Это девушки-половчанки развлекают ханскую дочь, Кончаковну. Но ей не до песен и плясок: она ждет любимого. В ее каватине «Меркнет свет ночной» звучит призыв, томление.
Роскошная южная ночь опускается на половецкий стан. Уходят девушки со своей госпожой, дозор проверяет посты. Сцена пустеет, и появляется тот, кого ждала ханская дочь, — княжич Владимир.
«Медленно день угасал, солнце за лесом садилось…» Юношеским пылом и искренним чувством, очарованием романтического порыва полна его каватина. На зов прибегает Кончаковна. Любовный дуэт прерывается, слышны чьи-то шаги. На сцене появляется печальный князь Игорь. «Ни сна, ни отдыха измученной душе», — начинает он свою знаменитую арию. В ней выражены  все его чувства: горькие мысли о поражении и постыдном пленении, стремление к свободе, любовь к Ярославне, нестерпимое сознание своего бессилья. К Игорю подходит половчанин Овлур. Он — сын русской пленницы и потому сочувствует князю. Овлур предлагает бежать. Игорь возмущен: не ему, князю, бежать потайно — он у хана на поруках! «Ведь клятвой с ханом ты не связан, креста на том не целовал», — возражает половчанин… Появляется и сам хан. Красочна, своеобразна его ария «Здоров ли, князь», ярко рисующая характер этого деспотичного, но великодушного человека. Он сочувствует пленнику, предлагает развеяться: к его услугам здесь все — ханские шатры, кони, невольницы. Он даже готов отпустить Игоря домой, если тот даст слово не поднимать меча на половцев.
Князь отказывается от ханских милостей: он мечтает о борьбе, об освобождении родины. Кончак велит позвать невольниц. Начинаются красочные, упоительные пляски. Половцы славят хана.

Третий акт. Снова половецкий стан. Из набега на русскую землю возвращается войско во главе с ханом Гзаком. «Мы скоро Русь заполоним», — торжествуют половцы. Они идут делить богатую добычу, а Игорь и Владимир горюют о земле Русской. Владимир уговаривает отца бежать, защищать родину. И сам князь теперь склоняется к тому же. Он договаривается с Овлуром о побеге, но их подслушивает Кончаковна, которая пришла на свидание с Владимиром. Она умоляет любимого остаться, не покидать ее. Увидев, что мольбы тщетны, она поднимает тревогу. Игорь успевает бежать, Владимира стража задерживает.
Ханы требуют смерти пленника, но Кончак останавливает их: он свяжет юношу браком, не врагом, а зятем ему станет русский княжич!

Четвертый акт. В Путивле на городской стене плачет Ярославна. Как подлинная народная песня-плач звучит ее причитание: «Ах! Плачу я, горько плачу я…» Она обращается к ветру, к Днепру, к солнцу с упреками, что они не спасли милого, с мольбой вернуть его. Проходят поселяне с тоскливой протяжной песней «Ох, не буйный ветер завывал…». Внезапно Ярославна замечает всадников вдали. Сначала она пугается: не половцы ли это, но, приглядевшись, узнает Игоря. И вот, наконец, князь рядом с нею. Счастьем полон их дуэт.
На площадь перед городской стеной вваливаются пьяные Скула и Ерошка. Они играют и поют песню, позорящую Игоря, как вдруг видят князя с княгиней. Ерошка отчаянно пугается: «Казнят нас, беспременно казнят», но хитрый Скула предлагает ударить в колокол, оповестить народ о счастливом избавлении Игоря. Сбегаются жители Путивля, и гудошники объявляют им о возвращении князя. На радостях их прощают и даже награждают за добрую весть. Народ славит князя.

Прогрессивная публика, в особенности молодежь, была в восторге от оперы. Величественное эпическое полотно, развернувшееся перед слушателями, глубоко национальный характер сцен, удивительное проникновение в самый дух народного искусства, яркие восточные образы, полные стихийной силы, — все это глубоко воздействовало, не могло оставить равнодушным.
С того дня началась долгая и славная жизнь «Князя Игоря» на оперных сценах. Правда, ставят оперу с некоторыми купюрами, так как спектакль велик по протяженности. Чаще всего сокращают третье действие, как драматургически наименее важное.
Стасов о «Князе Игоре» и его создателе писал: «Опера «Игорь» — прямо родная сестра великой оперы Глинки «Руслан». В ней та же мощь эпической поэзии, та же грандиозность народных сцен и картин… Талант Бородина равно могуч и поразителен в симфонии, как и в опере и в романсе. Главные качества его —
великанская сила и ширина, колоссальный размах, стремительность и порывистость, монументальная мощь, соединенные с изумительной страстностью, нежностью и красотой».

Л. Михеева