В феврале 1874 года в Петербурге открылась посмертная выставка работ русского художника-архитектора В. А. Гартмана.
В день ее открытия среди посетителей заметно выделялся мужчина богатырского роста с пышной бородой, энергичным лицом и смелым взглядом.Это был известный русский художественный критик, выдающийся знаток живописи, архитектуры и музыки Владимир Васильевич Стасов. Выставка была организована по его инициативе.

Вместе с ним выставку осматривал композитор Модест Петрович Мусоргский, автор оперы «Борис Годунов», премьера которой совсем недавно состоялась в Мариинском театре.

Не спеша переходили они от одного экспоната к другому. Тут были самые разнообразные работы: картины, рисунки, эскизы театральных костюмов, архитектурные проекты, макеты, даже мастерски выполненные игрушки.

Во всем чувствовался большой талант художника. Конечно, разговор шел об их общем, так рано умершем друге.
— Какой это был талантливый человек! — восклицал Стасов. — Потеря его для нашего искусства громадна. Умереть, не дожив даже до полных тридцати девяти лет, в пору самого большого развития таланта! Что за жестокая судьба! Такой богатой фантазии, как у Виктора Александровича, я не встречал ни у одного из наших архитекторов.
Вспомните хотя бы Всероссийскую выставку 1870 года — ведь недаром же за оформление ее павильонов он получил звание академика. А его деревянный театр в Москве, —  жаль, Вы не видели его!
Он был весь разборной, его можно было перевезти куда угодно, и все было сделано в русском национальном стиле. А гартмановские театральные декорации! Помните, к опере «Руслан и Людмила», — чудо, да и только! Всего этого на выставке не покажешь…
— Но зато, —  откликнулся Мусоргский, — здесь есть его замечательные карандашные и акварельные зарисовки, которые он делал с натуры в Италии и во Франции.  Сколько тут интереснейших жанровых типов, все как живые, вот-вот заговорят.
— Все очень натурально и живо. А пейзажи? До чего хороши! Вот хотя бы эти два средневековых замка. Посмотрите, так и веет поэзией старины, — эта туманная дымка, этот лунный полусвет.
— Да, — согласился Мусоргский, — так и кажется, что сейчас появится  трубадур, чтобы под окном замка спеть нежную серенаду даме своего сердца.
— Вот видите, Гартман ведет вас к музыкальным ассоциациям. Очень жаль, что не все его проекты были выполнены, сколько интересных замыслов осталось в чертежах, макетах. Вот хотя бы этот: Городские ворота в Киеве, ведь их так и не построили, а собирались возводить еще в 1866 году!
Гартман проектировал их как главный въезд в нашу древнюю столицу и задумал, конечно, в русском стиле. Его талант ярче всего раскрывался тогда,  когда предстояли задачи  народные,  художественно-национальные. Вот и здесь, посмотрите: макет часов в виде избушки на курьих ножках из русской сказки!

Остановившись у этого макета, Стасов рассказал Мусоргскому о своей первой встрече с В. А. Гартманом на праздничном маскараде, когда изобретательный художник вызвал всеобщее восхищение мастерски сделанным костюмом Бабы-Яги и своим артистическим воплощением в этот сказочный образ.

— А почему бы вам. Модест Петрович, — сказал вдруг Стасов, — не написать музыку по этим замечательным работам Гартмана? И сами вы, я вижу, чувствуете, что многие из них просятся на музыку.
Действительно, какие чудесные, истинно музыкальные сюжеты были на выставке! И этот старый замок, где должна звучать песня трубадура, и тяжелая арба, запряженная волами, — она медленно катится по пыльной дороге. Или вот — какая красота! — эскизы костюмов для танца птенцов в балете «Трильби». Можно сочинить танец «невылупившихся птенцов», легкий, живой, чтобы слышно было в музыке, как долбят цыплята клювиками скорлупу яйца. как они пищат своими тоненькими голосочками.
Почти каждая картина, эскиз, макет вызывает музыкальные замыслы. Да, безусловно, надо написать музыку на темы выставки Гартмана…

Прошло совсем немного времени, и Модест Петрович Мусоргский написал десять фортепианных пьес, объединенных в прекрасную сюиту «Картинки с выставки». Неподвижные картины и макеты ожили в звуках. Музыка всех этих пьес настолько образна, что, слушая ее, мы почти зримо представляем работы художника, хотя и не видели их.

Начинается сюита небольшой вступительной частью, названной «Прогулка». Музыка «Прогулки» звучит также и между отдельными пьесами сюиты, связывая их, словно композитор (а с ним и слушатели) прохаживается по залам выставки и останавливается возле каждой работы художника.
Широко, вольно звучит музыка «Прогулки»; мелодия нетороплива и размеренна, как шаги человека, который медленно идет по залам выставки. Ясно чувствуется русский характер музыки, и не удивительно: ведь перед нами работы русского художника.
Но вот «Прогулка» закончилась. Первая «картинка» — «Гном». Уродливый, забавный карлик семенит на своих коротеньких ножках, иногда спотыкаясь, иногда неловко подпрыгивая. В мелодии слышны эти спотыкания и сердитое ворчание гнома. Но дальше музыка изменяется: композитор хочет показать нам больше, чем художник.
Гартман сделал забавную игрушку, а Мусоргскому мало одного внешнего рисунка «героя», — в музыке зазвучала жалоба и даже страдание, душевное волнение. Не жалуется ли на судьбу этот маленький человечек, не горько ли ему от того, что он не такой, как все другие существа, а смешнойи уродливый? И вы уже не смеетесь, музыка пьесы наполняется человеческими чувствами и создает психологический образ обиженного существа.

Звучит другая картинка — «Старый замок». В сопроводительной программке к сюите Мусоргского Стасов написал, что в этой пьесе изображен «средневековый замок, перед которым трубадур поет свою песню». Но у Гартмана ни на одной из двух картин, изображающих средневековый пейзаж с замком, трубадура не было. Его придумал Мусоргский, оживив пейзаж. Задумчивая, плавная мелодия звучит на фоне размеренного, однообразного аккомпанемента. Она вызывает созерцательное лирическое настроение. От песни трубадура веет рыцарским средневековьем — музыка передает то, что художник изобразил красками.

Третья пьеса — «Тюильри» (так называется парк в Париже) или, уточняется в подзаголовке, «Ссора детей после игры». Это живая жанровая сценка. В ее музыке мы ощущаем радостное настроение солнечного летнего дня. Дети играют в парке, вдруг возникает маленькая ссора. Мелодия становится  выразительной, как человеческая речь, словно кто-то из детей жалуется старшим на товарища, который его обидел.

Резким контрастом к этой пьесе звучит. Следующая — «Быдло». На картине Гартмана изображены волы, запряженные в арбу на больших колесах. Вы  слышите стук колес, —  как хорошо   использованы тут низкие звуки фортепиано, тяжело и монотонно  повторяющиеся. Жара. Бесконечно далека   пыльная степная дорога. Ослепительное южное солнце не ласкает, а гнетет, и печальная мелодия песни не льется вдаль, а словно тяжко стонет, рассказывая о горькой жизни народа. Так музыкой композитор раскрыл подтекст картины, наполнил ее глубоким социальным содержанием.

И вдруг — тоненько запищали цыплята, застучали маленькими клювиками в скорлупу яйца. Тут композитор воспользовался самыми высокими звуками фортепьянной клавиатуры.
Это пятая картинка — «Балет невылупившихся птенцов». Слушая эту пьесу, мы невольно улыбаемся: сколько тут непосредственной детской шаловливости, легкости, грациозности. Это действительно птенчики выбираются из скорлупок и, впервые пробуя свои слабенькие ножки, радуются жизни. Еще один пример воплощения рисунка в музыке: у художника только схематичные эскизы балетных костюмов «деток-канареек», у композитора — танец-шутка.

Одна за другой проходят перед нами разнообразные звуковые картины. «Два еврея, богатый и бедный» — так назвал Мусоргский свою шестую пьесу. Из двух картин-портретов (жанровых зарисовок Гартмана) он сделал одну пьесу-диалог, заставив этих людей разговаривать. Он поставил рядом богатство и бедность, самодовольное чванство и униженные, слезные просьбы. Речевая выразительность музыки Мусоргского достигает тут удивительной правдивости.
Вначале речь богатого еврея: уверенные, властные, отрывистые фразы на густых низких тонах; потом в высоком регистре зазвучал жалобный голос бедняка, дрожащий, умоляющий. Может быть он просит у богатого помощи или отсрочки уплаты долга, рассказывает о голодных, несчастных детях.
И снова слышен голос богатого — те же резкие фразы. Нам даже кажется, что вот-вот прозвучат жестокие слова. Разговор продолжается: бедный просит, богатый отказывает, жалобы бедного становятся все громче, в них слышатся почти рыдания.
И вот уже обе темы, богатого и бедного, звучат одновременно — это драматическая вершина, кульминация всей пьесы. Композитор развернул перед нами социальную драму, глубоко волнующий трагический рассказ о судьбе несчастного, обездоленного человека.

Многолюдно, весело, шумно на Лиможском рынке. Оживленно болтают любопытные кумушки, обсуждая события городской жизни. Пьесе «Лиможский рынок» дан подзаголовок «Большая новость». У Гартмана такой картины не было, но во время своего заграничного путешествия художник сделал в Лиможе много эскизов самых разнообразных типов местных жителей. Собрав их вместе, Мусоргский создал яркую жанровую картину. В беспрерывном, веселом движении музыки, в отдельных, акцентированных с особой силой звуках-восклицаниях вы слышите базарную суету, разноголосый гомон и беспрерывные женские пересуды, переходящие в ссоры.
Музыка «Рынка» внезапно обрывается.

Мы возле другой картины, мрачной и таинственной. Это «Катакомбы». В каталоге выставки было сказано: «Внутренность парижских катакомб с фигурами Гартмана, архитектора Кеннеля и проводника с фонарем (акварель)». Очень медленная, сосредоточенная, полная мрачного раздумья музыка воссоздает перед нами суровую и таинственную картину древних гробниц. От нее веет холодом вечного молчания, величественного, но мертвого покоя. Потом на фоне едва слышных высоких звуков возникает очень измененная, печальная тема «Прогулки». В нотах возле этой части Мусоргский обозначил: «С мертвыми на мертвом языке».
Это не только картина катакомб, это печальное воспоминание об умершем друге.

Следующий образ полон жизни и движения — «Избушка на курьих ножках», или «Баба-Яга». В музыке Мусоргского оживает каждая картина, иногда даже приобретая новое содержание. У Гартмана — макет часов в виде сказочной избушки, у Мусоргского — стремительный полет Бабы-Яги, хозяйки этой избушки. В начале пьесы слышны какие-то стуки, сердитые выкрики, ворчание. Помните, как в сказках: «Баба-Яга вышла из избушки, сердито крикнула, костылем постучала — и подъехала к ней ступа с пестом и метлой;  села Яга в ступу, пестом погоняет, помелом след заметает; свист поднялся в лесу от полета страшной Яги, деревья до земли гнутся, птицы и звери от страха разбегаются». Все это замечательно передано в музыке Мусоргского. Здесь уже нет песенных мелодий, они неуклюжи и резки, как и сам страшный образ злой Яги. Вот уже начался ее полет, музыка становится быстрой, порывистой — мчится свирепая Яга и все сокрушает на своем пути.

И сразу, без всякого перерыва, композитор переключает ваше внимание на следующую, последнюю, пьесу — «Богатырские ворота в стольном городе  Киеве». Как будто, повернувшись неожиданно, вы оказались перед другой картиной и вас охватило чувство величия русской старины, богатырской силы народной. Вот он, неосуществленный проект Гартмана: древнерусские городские ворота с крышей-кокошником и колокольней сбоку.

Финальную пьесу сюиты Мусоргский создает в былинно-богатырском духе, с торжественными аккордами и перезвоном колоколов. В ней снова слышны интонации темы «Прогулки», но здесь она становится величественной и торжественной. Своей музыкой композитор как бы пропел славу могучей Руси, ее богатырям, ее народу.
В «Картинках с выставки» Мусоргский показал, как богаты выразительные средства музыки, как много разных образов, картин, настроений можно передать в музыкальных произведениях. Мы видим, что музыка, как и другие виды искусства, отражает всю многогранность жизни, может быть средством осуждения социального угнетения и несправедливости, выражать передовые идеи своего времени. Мусоргский нашел в картинах художника не только темы для музыкальных картин, — он нашел в них определенное социальное содержание и подчеркнул его своей музыкой.

Сюита долго не исполнялась в концертах, пианисты считали ее очень трудной. Первое концертное исполнение состоялось в 1903 году — с большим успехом ее сыграл молодой пианист Г. Н. Беклемишев, впоследствии — профессор Киевской консерватории.
С тех пор «Картинки с выставки» прочно вошли в концертный репертуар пианистов всего мира.
Французский композитор М. Равель сделал замечательное оркестровое переложение сюиты. В его инструментовке «Картинки с выставки» часто исполняются в симфонических концертах.